Хвала богатым
И засим, упредив заране,
Что меж мной и тобою — мили!
Что себя причисляю к рвани,
Что честно́ мое место в мире:
Под колесами всех излишеств:
Стол уродов, калек, горбатых . . .
И засим, с колокольной крыши
Объявляю: люблю богатых!
За их корень, гнилой и шаткий,
С колыбели растящий рану,
За растерянную повадку
Из кармана и вновь к карману.
За тишайшую просьбу уст их,
Исполняемую как окрик.
И за то, что их в рай не впустят,
И за то, что в глаза не смотрят.
За их тайны — всегда с нарочным!
За их страсти — всегда с рассыльным!
За навязанные им ночи,
(И целуют и пьют насильно!)
И за то, что в учетах, в скуках,
В позолотах, в зевотах, в ватах,
Вот меня, наглеца, не купят —
Подтверждаю: люблю богатых!
А еще, несмотря на бритость,
Сытость, питость (моргну — и трачу!)
За какую-то — вдруг — побитость,
За какой-то их взгляд собачий
Сомневающийся . . .
— не стержень
ли к нулям? Не шалят ли гири?
И за то, что меж всех отверженств
Нет — такого сиротства в мире!
Есть такая дурная басня:
Как верблюды в иглу пролезли.
. . . За их взгляд, изумленный на́-смерть,
Извиняющийся в болезни,
Как в банкротстве . . . «Ссудил бы . . . Рад бы —
Да» . . .
За тихое, с уст зажатых:
«По каратам считал, я — брат был» . . .
Присягаю: люблю богатых!
30 сентября 1922
***
А Бог с вами!
Будьте овцами!
Ходите стадами, стаями
Без мечты, без мысли собственной
Вслед Гитлеру или Сталину
Являйте из тел распластанных
Звезду или свасты крюки.
23 июня 1934
***
Есть час на те слова.
Из слуховых глушизн
Высокие права
Выстукивает жизнь.
Быть может — от плеча,
Протиснутого лбом.
Быть может — от луча,
Невидимого днем.
В напрасную струну
Прах — взмах на простыню.
Дань страху своему
И праху своему.
Жарких самоуправств
Час — и тишайших просьб.
Час безземельных братств.
Час мировых сиротств.
11 июня 1922
Москве
<1>
Первородство — на сиротство!
Не спокаюсь.
Велико твое дородство:
Отрекаюсь.
Тем как вдаль гляжу на ближних —
Отрекаюсь.
Тем как твой топчу булыжник —
Отрекаюсь.
=====
Как в семнадцатом-то
Праведница в белом,
Усмехаючись, стояла
Под обстрелом.
Как в осьмнадцатом-то
— А? — следочком ржавым
Все сынов своих искала
По заставам.
Вот за эту-то — штыками
Не спокаюсь! —
За короткую за память
Отрекаюсь.
Драгомилово, Рогожская,
Другие . . .
Широко ж твоя творилась
Литургия.
А рядочком-то
На площади на главной,
Рванью-клочьями
Утешенные, лавром . . .
Наметай, метель, опилки,
Снег свой чистый.
Поклонись, глава, могилкам
Бунтовщицким.
(Тоже праведники были,
Были, — не за гривну!)
Красной ране, бедной праведной
Их кривде…
=====
Старопрежнее, на свалку!
Нынче, здравствуй!
И на кровушке на свежей —
Пляс да яства.
Вот за тех за всех за братьев
— Не спокаюсь! —
Прости, Иверская Мати!
Отрекаюсь.
12 января 1922
<2>
Пуще чем женщина
В час свиданья!
Лавроиссеченный,
Красной рванью
Исполосованный
В кровь —
Снег.
Вот они, тесной стальной когортой,
К самой кремлевской стене приперты,
В ряд
Спят.
Лавр — вместо камня
И Кремль — оградой.
Крестного знамени
Вам не надо.
Как —
Чтить?
Не удостоились «Со святыми»,
Не упокоились со святыми.
Лавр.
Снег.
Как над Исусовым
Телом — стража.
Руки грызу себе, — ибо даже
Снег
Здесь
Гнев. — «Проходи! Над своими разве?!»
Первою в жизни преступной связью
Час
Бьет.
С башни — который? — стою, считаю.
Что ж это здесь за земля такая?
Шаг
Врос.
Не оторвусь! («Отрубите руки!»)
Пуще чем женщине
В час разлуки —
Час
Бьет.
Под чужеземным бунтарским лавром
Тайная страсть моя,
Гнев мой явный —
Спи,
Враг!
13 января 1922
Четыре Стихотворения
Марина Цветаева
These translations are part of a larger project to bring Marina Tsvetaeva’s politically-oriented poems into English. Although a crucial part of her sensibility and her life’s work, Tsvetaeva’s political poems have largely been neglected by translators, who have emphasized, instead, poems she wrote about her personal and romantic relationships; this emphasis suggests a gendered reading of the poet as an extreme personality rather than as a poet responding to the extremity of her time. Tsvetaeva was deeply attuned to the political circumstances in which she lived (many of her poems draw on specific political events), and she wrote extensively and incisively about them. The poems included here are from 1922, the year Tsvetaeva left Moscow, and from 1934, during the time that she lived in Paris.
Other translators have written about the challenges of translating Tsvetaeva; in their recent Dark Elderberry Branch: Poems of Marina Tsvetaeva, Ilya Kaminsky and Jean Valentine suggest that, given the difficulty of the original, an impressionistic “reading” of the poems was preferable to attempting a full translation. It is true that Tsvetaeva’s compression, syntactical elision, and sharp tonal turns present challenges to the translator—but these elements are also what make the poems most alive. Some of Tsvetaeva’s political poems do present distinct challenges, since many are located in and refer to specific historical circumstances and include references that may be unfamiliar to a contemporary reader. At the same time, the gravity, tone, and perception of the poems make them as acute and applicable now as they were during her time, particularly in our current political moment. I have stayed as true to the specificity of the originals as possible, including notes where I felt there might be gaps.
Other translators have written about the challenges of translating Tsvetaeva; in their recent Dark Elderberry Branch: Poems of Marina Tsvetaeva, Ilya Kaminsky and Jean Valentine suggest that, given the difficulty of the original, an impressionistic “reading” of the poems was preferable to attempting a full translation. It is true that Tsvetaeva’s compression, syntactical elision, and sharp tonal turns present challenges to the translator—but these elements are also what make the poems most alive. Some of Tsvetaeva’s political poems do present distinct challenges, since many are located in and refer to specific historical circumstances and include references that may be unfamiliar to a contemporary reader. At the same time, the gravity, tone, and perception of the poems make them as acute and applicable now as they were during her time, particularly in our current political moment. I have stayed as true to the specificity of the originals as possible, including notes where I felt there might be gaps.
Marina Tsvetaeva was one of the foremost Russian poets of the twentieth century. Born in 1892 to a family of wealth, she lived most of her life in poverty and exile following the Russian Revolution of 1917 and the Moscow Famine. Tsvetaeva left the Soviet Union in 1922, living in Berlin and what was then Czechoslovakia before moving to Paris in 1925. In 1939 she returned to the Soviet Union, where she died in 1941. Despite isolation, political disaster, and personal tragedy, Tsvetaeva wrote extensively throughout her lifetime, including short lyrics, long narrative poems, plays in verse, and literary criticism.
Margaree Little is the author of Rest, forthcoming from Four Way Books in 2018. She is the recipient of a 2013 Rona Jaffe Foundation Writers’ Award and a 2016 Bread Loaf Bakeless Fellowship at the Camargo Foundation in Cassis, France. Her poems appear in American Poetry Review, New England Review, The Missouri Review, and elsewhere, and her criticism appears in American Poetry Review and Kenyon Review Online. She is the 2016–2018 Kenyon Review Fellow in Poetry.
